Совпадение ли это было или нет, но и бронированная дверь в квартиру Вероники на этот раз, как и подъездная, была распахнута настежь.
Вокруг на площадке валялись мелкие инструменты и слесарные принадлежности: пара отвёрток, несколько молотков, киянка, куски изоленты, свёрла, биты для дрели, плоскогубцы, – рядом стоял деревянный слесарский ящик с дрелью, штангенциркулем, осциллографом, угольником и ещё какой-то монтёрской всякой всячиной.
Дима сперва не мог понять, что происходит: почему распахнута дверь, чей это инструмент и зачем?!
Первая мысль, которая у него возникла при виде этой картины: дверь вскрыли с помощью какого-нибудь слесаря. Но немецкую бронированную дверь просто так одолеть было не под силу даже бригаде слесарей: Дима знал, как тщательно Бегемот подошёл когда-то к вопросу безопасности своей супруги.
«Тогда что же случилось?!» – ушло в пятки сердце у Гладышева.
Он осторожно подкрался к двери и услышал внутри квартиры какие-то голоса, гулко доносившиеся по длинному коридору из самой её глубины.
Украдкой заглянув в коридор, Дима увидел какого-то дядьку, расшаркивавшегося там, на пороге зала. Тот не смел войти туда и почему-то из коридора разговаривал с кем-то в комнате. Говорил он как-то странно, точно там, в зале были какие-то важные господа, перед которым он чувствовал себя холопом.
-…Хотите посмотреть, как работает?! – интересовался дядечка.
-Она потом посмотрит! – отвечал ему из комнаты чей-то знакомый мужской голос. – До свидания!..
-До свидания! – виновато махнул из коридора рукой в комнату мужичок, но всё ещё продолжал мяться на пороге, видимо, собираясь с духом, чтобы сказать что-то ещё.
-До свидания! – услышал Дима, наконец, голос самой Вероники. Он был какой-то странный и сдавленный.
Мужичок, так и не осмелившись ничего больше произнести, понуро пошёл по коридору к выходу.
-Кто там?! – поинтересовался у него Дима, когда дядька закрыл входную дверь и стал собирать разбросанный на бетонном полу площадки инструмент в ящик.
Мужик, не заметивший его сначала, испугался, встрепенулся и с недоверием посмотрел на Гладышева.
-А бес их знает! – сокрушённо ответил он. – Вот уроды! … Сделал им работу по первому разряду, а они!.. Хоть бы карбованцев пятьсот дали на чай деткам!..
Он сокрушённо махнул рукой и, взяв с пола свой тяжёлый ящик с инструментом, пошёл вызывать лифт.
Дима догнал его.
-Подскажите, … там внутри с девушкой люди вроде как не русские?! – осторожно поинтересовался он у мастера, но тот только зло глянул на него, будто это Дима не дал ему «на чай» за хорошую работу, и молча исчез за затворившимися створками лифта.
Впрочем, что было гадать: у подъезда стоит тот самый чёрный «Мерседес», в квартире раздаются мужские голоса, Вероника говорила так, словно ей шею удавкой передавили, – по всему было видно, что её поймали.
«Как это получилось?!» – недоумевал Дима.
Когда ремонтник уехал, он хотел было зайти в квартиру: бронированная дверь осталась слегка приоткрытой, но тут же испугался, вспомнив, как вели себя кавказцы при налёте на Гвоздева и Кекса.
Вызывать милицию было неоткуда. Да и, зная, что его самого теперь ищут и тут же упрячут в тюрягу за двойное убийство, которое проще всего повесить на такого «лоха», как он, Дима и не стал бы этого делать.
Поднявшись на пол-этажа выше, он присел на корточки на межэтажной площадке и стал смотреть за дверью в квартиру Вероники.
Ему показалось, что прошло много времени, хотя на самом деле ожидание не длилось и десяти минут. Но вот дверь распахнулась, и на пороге показалась Вероника с какой-то сумочкой в руках в сопровождении двух кавказцев, в которых Гладышев сразу же узнал подручных Саида, ехавших с ним из Москвы и участвовавших в налёте на квартиру Гвоздева.
На Веронике не было лица. Она была бледна как полотно, и казалось, что вот-вот рухнет в обморок от страха.
Вместо того чтобы идти к лифту она стала медленно, словно нехотя, спускаться вниз по лестнице, точно её вели на расстрел. Было видно, как она до последней степени испугана и подавлена.
Кавказцы пошли за ней следом, подталкивая её сзади, чтобы спускалась быстрее. Подчиняясь их тычкам в спину, Вероника ускорила шаг вниз.
-Давай-давай, поторапливайся! У нас времени ходить тут похоронным шагом нет! – бросил ей один из чеченцев.
Дима стал спускаться следом за ними, прячась выше на пол-этажа и наблюдая за кавказцами из-за поворота лестницы. Он был так обескуражен, что не знал, что и предпринять. Не было никакого сомнения, что кавказцы вооружены, и Дима нисколько не сомневался, что, покажись им, на этот раз они его точно пристрелят: зачем им лишние свидетели.
С последней квартирной площадки перед выходом, из темноты первого этажа, на котором лампочка освещения не горела, Дима, затаившись, сквозь распахнутую дверь подъезда, подпёртую кирпичом, со сжавшимся от сострадания и страха сердцем наблюдал, как ставшую на освещённом пятачке Веронику затолкли в заднюю дверцу «Мерседеса».
Спустя минуту машина, как показалось ему, рванула с места так, словно собиралась побить мировой рекорд ускорения. Дима тут же выскочил из подъезда, но той уже и след простыл. Впрочем, было понятно, что кавказцы повезли её в Москву: он уже сложил эту часть своей головоломки из пазлов визита к «маме» Анфисы, прихода армянина, посетившего в последнее утро пребывания Гладышева в пентхаусе его знойную хозяйку, и отъезда чеченцев по заданию «мамы» в командировку на Украину.
Долго стоял он около подъезда в ожидании чуда. Ему почему-то казалось, что «Мерседес» сейчас вернётся, будто кавказцы что-то забыли или даже сделали ошибку, забрав Веронику.
Ему так хотелось, но этого всё не происходило.
Дима стоял и ругал, изничтожая, себя за трусость, за то, что позволил увезти чеченцам в Москву свою любимую, что оказался такой тряпкой, что не способен защитить никого, даже женщину, без которой не мыслил своей жизни. Он готов был провалиться сквозь землю.
Однако время шло. А он стоял так, наверное, уже не один час, будто в статую превратившись, как вдруг его привёл в чувства визгливый голос незнакомой тётки:
-Чего это вы тут кирпичей навставляли?!.. Май-месяц, что ли, вам на дворе?!.. Весь подъезд застудили!..
Она обращалась к нему, убирая из-под заклиненной двери подъезда шершавый красный строительный кирпич, который ей не поддавался.
-А ну, помоги, чего стоишь, как истукан! – злобно прикрикнула на него женщина, продолжая неумело тащить из-под двери кирпич так, что он нисколько не двигался.
Дима подошёл и, нажав ногой на дверь так, что она открылась ещё сильнее, с лёгкостью поднял кирпич и отбросил его в сторону, на заснеженный палисадник.
-Тебе что, делать нечего?! – снова набросилась на него тётка. – Зачем дверь заклинил?!..
-Да это, в общем-то, не я! – попытался оправдаться Дима.
-Не ты, не ты!.. А что?!.. Ума-то не хватает без подсказки убрать кирпич, раз не ты?!.. Из какой ты квартиры?! – вдруг с подозрением поинтересовалась она.
Дима назвал номер квартиры Вероники.
-Я вот завтра управдому на вас пожалуюсь! – погрозила ему тётка. – Вы тут уже всех жильцов с ума свели!.. То у вас деньги с балкона пачками летят, то к вам без конца и края трезвонят в квартиру какие-то идиоты, то табунами народ ходит, чего – не понятно!.. Что?!.. Жить спокойно не умеете?! Так я вас научу!..
Тётка ещё долго что-то говорила вслед Гладышеву, пока он дожидался лифта и пока не скрылся за его сдвинувшимися створками от её гнева.
Оказавшись на лестничной площадке Вероникиной квартиры, он зачем-то подошёл к двери и к своему удивлению увидел, что она была лишь прикрыта, но не заперта. Видно, вконец расстроенная и ошеломлённая случившимся, Бегетова, выходя, не опомнилась, чтобы закрыть квартиру, а кавказцам на это было наплевать.
«А может, она специально не заперла квартиру, оставила внутри какой-то знак о себе или записку, чтобы её искали?! – подумал Дима. – Ведь в минуты отчаяния люди и не такое делают!»
Он проник внутрь квартиры и закрыл за собой дверь на щеколду: как изнутри, так и снаружи дверь запиралась ключом.
В квартире горел свет, было тихо и уютно, пахло свежесваренным кофе и казалось, что Вероника сейчас вернётся.
О-о-о! Дима отдал бы всё на свете, чтобы случилось такое чудо, чтобы она сейчас вдруг зашла к себе домой, чтобы то, что он видел час назад на улице, было дурным сном, чтобы они оказались здесь вдвоём, наедине, вместе, в этой уютной, шикарной, роскошной квартире. Тогда бы она уже не смогла от него уйти, и он бы любил её, любил так, как никогда прежде, любил бы всю ночь напролёт….
Однако в уютной Вероникиной квартире было тихо, а воздухе витало ощущение покинутости навсегда и беды.
Дима устало не просто опустился на корточки посреди длинного, искусно, со вкусом, дорого, отделанного коридора, а рухнул на паркет, чувствуя, как подкосились его ноги, и что жить дальше у него нет никаких сил, потом и вовсе упал ничком на пол и горько заплакал.
Он плакал так, как никогда прежде не рыдал в жизни.
Ему было так тоскливо, что он не в состоянии был больше сдерживать слёзы, которые текли теперь рекой.
То, чему свидетелем он стал сегодня, окончательно переполнило чашу его психического равновесия. И трудно было сказать, какое из произошедших сегодня событий было хуже, и его тяжелее вынести: то, что теперь он считался подозреваемым в преступлении и разыскивался операми «УгРо», как соучастник, но, скорее всего, теперь уже, как организатор и главный исполнитель двойного убийства на улице Пушкина, или то, что чеченцы настигли и увезли в неизвестность Веронику.
Тяжесть груза событий стала невыносима, и … с ним случился нервный срыв.
А сорваться было от чего!
Череда странных событий, которая началась ещё в Москве, а, возможно и раньше, похожая на американские горки, то опускала его на самое дно жизни, то возносила до небес, но затем окунала в омут с головой снова.
Прошло чуть больше месяца, а он успел побывать в московской ночлежке, вдруг стать сказочно разбогатеть, а затем снова, в одночасье, словно часы пробили полночь, и карета превратилась в тыкву, превратиться в беспросветного бедняка. Он ни с того, ни с сего стал желанным гостем у, несомненно, одной из шикарнейших женщин Москвы, но не смог завоевать не только сердца, но даже человеческого расположения Вероники. Он стал свидетелем того, как запросто, в одночасье, можно превратиться в обладателя несметного богатства, но и спустя всего неделю узреть, как его несметные сокровища не только превратились в глиняные черепки, но и увлекли его за собой в бездну погибели, сделав сначала свидетелем, а теперь уже, скорее всего и соучастником двойного убийства, которого разыскивают опера уголовного розыска, и которому, если его найдут, повесят на шею ярмо того, чего он не совершал, потому что так гораздо проще.
Никто не будет разбираться, кто на самом деле убил Кекса и Гвоздя. И то, что их хлопнули какие-то непонятные кавказцы из Москвы, никому не интересно, да и доказательств у Димы тому нет никаких. А для суда и прокуратуры довод этот будет звучать сущей, смехотворной небылицей, высосанной из пальца, если он попытается рассказать, что убийство совершили чеченцы, специально приехавшие для этого из Москвы. Следствию по делу вполне достаточно будет того, что кто-то из жильцов дома видел, как из квартиры, в которой стреляли, на землю упала сумка с огромной суммой денег, а опера при обыске нашли одну из пачек тех денег у Димы в комнате, под кроватью. И следователю, и суду всего этого материала хватит для того, чтобы сварганить дело и отправить Диму в кутузку лет, так, на пятнадцать! Это устроит всех, кроме него! Но его мнение мало кому будет вообще интересно: всем надо будет поскорее закрыть дело и повесить себе на грудь очередную медальку!
Казалось, нет ничего хуже того, что он был в розыске, подозреваемый в чудовищном преступлении! Это было так скверно, что даже то, что чеченцы увезли в Москву Веронику, выглядело теперь для Димы не так страшно, как то, что светило по жизни ему! И хотя последнее пережитое им сегодня событие, когда он увидел, как Бегетову, словно мидию из раковины, выковыряли из собственной квартиры умелые охотники за человеческими душами из Москвы, было той последней каплей горя, которая переполнила чашу, Гладышев не сомневался, что её участь несравнимо легче того, что готовила теперь судьба ему.
Дима лежал на полу, рыдал и не мог понять: почему так получилось, что всё рухнуло разом, и у него, и Вероники, которую он так безумно любил.
«Так не бывает!.. Так не бывает!.. Так не бывает!» – повторял он до тех пор, пока его не одолел глубокий, беспробудный сон, похожий на обморок или забытьё.
Он так и остался лежать посреди коридора опустевшей Вероникиной квартиры, свалившись без сил в неудобной позе, подогнув под себя ноги, будто потеряв сознание.
