Набор путешествующей дамы, если она не является шлюхой или проституткой, состоит из вибратора или хотя бы «подковы». Конечно, не только из них, туда могут входить и другие предметы и даже вещества, но….
Впрочем, не будем углубляться в суть это утверждения. Добавим только , что дама должна быть «раскрытой» и, возможно, путешествовать в одиночестве, хотя последнее вовсе не обязательно.
Против природы и естества, что называется, «не попрёшь». Женский организм устроен так, чтобы в него что-то входило в известных взрослым людям местах, поскольку от этого зависит, в принципе, само существование рода человеческого.
Вряд ли надо утверждать, что всё вокруг, включая и весь мир, «вылезло» от туда, произошло из женщины. Конечно, мир сотворил Создатель всего сущего. Но, как мы помним, это не единственное, хотя, пожалуй, лучшее его творение, поскольку сказано: «ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» ….
Отвлечёмся от этой глубокомысленной библейской фразы и вернёмся к нашему размышлению.
Итак, мир…. А ведь его-то Господь сотворил только по причине того, что создал человека. Самому Богу мир, как таковой, не нужен. Мир создан для человеков и без человеков смысла не имеет. А человеков плодит женщина. Конечно, мужчина тоже участвует в процессе, но…. Девять месяцев вынашивает, а потом ещё от полутора до трёх лет кормит грудью, – фактически – собой, – женщина.
Так что обернитесь вокруг! – всё, что вы видите, – от шикарных «Бэнтли» и космических спутников, мегаполисов и мегасооружений до самых невзрачных лачуг и помоек, – словом, всё, чем наполнен мир, произошло из женщины. Вернее, конечно же, не из самой женщины, а из результата её соития с мужчиной. То есть, фактически весь мир произошёл и наполнился всем из секса – интимной связи противоположных полов – и не из чего больше.
Для того, чтобы вступать с мужчиной в интимную связь, у женщины должен быть стимул, то есть, – влечение. Оставим в стороне влечение ментальное и астральное – они тоже имеют место быть, но нас – в свете того, почему мы утверждаем, что, как правило, включает в себя набор путешествующей дамы, – интересует влечение другое: физическое. Оно происходит из чистой физиологии. На нём и сосредоточимся.
Итак, физическое влечение – основа страсти. Оно определяется гормональным фоном и памятью женщины о прошлых удовольствиях этого процесса. Однако привычка к удовольствию не зависит так уж от наличия рядом мужчины и, – открою страшную, пожалуй, тайну, – вовсе не ограничивается его наличием: не все мужчины великолепные любовники, способные полностью удовлетворить женскую страсть. Но даже те из них, что виртуозно, как на флейте, играют на женском органе, в конце концов, здесь тоже не в счёт. Поскольку женская страсть ещё и коварна!… Вспомните, хотя бы Екатерину Великую! Ведь чем больше был размер удовлетворения, тем больше становился и превышал его размер женской страсти. В конце концов, это выливается в очень нехорошие вещи, вот почему любая религия ограничивает интимные аппетиты, стараясь взять их под контроль: при вседозволенности, такой, какая была у русской императрицы, – дело совсем беда. Но, если не вдаваться в крайности, то можно смело утверждать, что любая «разбуженная» женщина «хочет». Причём хочет практически постоянно, и, чем старше, тем сильнее. Так что, набор среднестатистической женщины «бальзаковского» возраста – иными словами, дамы, – должен включать в себя некие атрибуты, которыми способно самоудовлетвориться.
Конечно, всякие там штучки появились в последние времена, времена сексуальной, так сказать революции. Что было раньше – стоит только лишь гадать. Но то, что страсть женская не просто присутствовала, но и буйствовала и раньше, вряд ли кому-то надо доказывать хотя бы в свете того. что сказано выше: иначе вас бы просто не было бы на свете, и вы не читали эти строки….
Итак, дорожный набор любой чтущей себя путешествующей дамы состоит из вибратора или хотя бы подковы.
Вероника жила в те времена, когда ни того, ни другого в интимном инструментарии женщины не было. Поэтому она перед отъездом попросила придворного садовника вырезать ей некую интимную вещицу, чтобы она не зависела в дороге, да и, возможно, – потом – от своей страсти и не впадала в искушение кому-нибудь отдаться от того, что всё внизу живота свело болезненными спазмами похоти.
Конечно, она могла попросить это сделать и у какого-нибудь придворного вельможи, которые тоже не обделяли её вниманием. Но…. Вельможи ничего не умеют, кроме как паясничать и жеманиться, и в данном случае бесполезны: здесь нужны умелые руки простого мужика.
Обожавший её красу садовник, к тому же не только осознававший её заботу о своей женской чести, но и удручённый и расстроенный внезапным расставанием, был настолько любезен, что вырезал Веронике из липы не одну, а целых три интимных вещицы: подобие мужского органа, подкову из двух елдаков и конус, нечто напоминающее подставку с шишкой на макушке, на который при особой необходимости можно было присесть.
Страстно поблагодарив «работягу» за восхитительные подарки, Вероника включила их в свой багаж и отправилась из Санкт-Петербурга в неизвестность, простиравшуюся перед ней как океан, зная, что обратно ей приехать уже вряд ли будет суждено.
На дорогу её напутствовала сама императрица Великая, но восторженность от приёма не могла до конца подавить жуткий страх перед неизвестностью, от которого стыла кровь в жилах. И когда город закончился, а вокруг потянулись леса да поля до самого горизонта, стало настолько тоскливо, что Веронике ничего не оставалось делать, как просить свою служанку Викторию, взятую из крепостных, иногда, когда становилось совсем уж невмоготу от жути неизвестности, охаживать её красу то одним, то другим из «подарков» садовника, иногда присаживаясь и на конус.
Так продолжалось всю долгую дорогу в никуда.
Путь кареты, шедшей в обозе из вереницы подобных, лежал в южные края. И с каждым днём это чувствовалось всё сильнее. В конце концов зной перестал покидать землю даже ночью. И спать становилось всё труднее….
«Вот уж никогда не думала, что со мной может произойти такое!» – порой думала Вероника, когда замечала, что, чем дальше на юг, тем пейзаж за окном кареты становится всё более степным, унылым, а постоялые дворы, в которых останавливались на ночёвку, вскоре и вовсе стали пропадать: здесь кроме казаков, обслуживать было не кого. Поэтому движение замедлилось: ближе к ночи стали останавливаться на постой во встречавшихся по дороге редких хуторах, избегая ночёвок в открытом поле, где вероятность нападения на обоз лихих людей была значительно больше. И иногда в таком хуторе проводили по несколько дней к ряду, пока посланный вперёд отряд казаков, один из трёх, что сопровождали обоз с красавицами, разведывал дорогу.
Казаки были южные, откомандированные за обозом из воинского гарнизона одной южнорусской крепости – Сумы. Это по их письму, сжалившись над «мужской» тоской, любвеобильная Екатерина Великая, самая знавшая толк в таких делах, отправила им в жёны пятьсот своих лучших придворных фрейлин, дабы не скучали, плодили детишек и добротно служили и охраняли южные рубежи, защищая не только южные границы Российской империи, но и свои семьи: жён с детьми.
И вот, Вероника, оказалась в их числе.
Редкой красы женщина никогда не думала, что она, эта краса сыграет с ней такую злую шутку и закинет из столичного града в необжитые юга Российской империи. Едва узнала она, что предстоит ей ехать в дальние, дикие края, сердце её зашлось тоской и тревогой, которые не отпускали её теперь всю дорогу. Как она там сложится? Что её ждёт?..
Между тем, казаки, те, что сопровождали обоз, уже по пути стали присматривать себе «пару». Да и немудрено: изголодавшие по женской плоти красавцы, сопровождающие целый «табун» красавиц, отобранных заботливой рукой самой императрицы, не могли не испить из источника, у которого оказались.
Вероника, в отличие от многих прочих, ехала в карете одна. В той суматохе и давке, коей сопровождался отъезд, это была необычайная роскошь. Но она так и сказала императрице: либо она поедет в карете одна, либо не поедет вовсе, хоть убейте её на месте. Другие оказались сговорчивее, и в иных каретах «фрейлин» сидело по шесть-восемь, умирающих от тесноты, неудобства и всё более усиливающейся по мере продвижения на юг жары. Несколько раз Веронику просили «потесниться», но она была непреклонна. А силой усаживать к ней кого-либо не решались, поскольку, кроме того, что она сама стала в позу перед императрицей, за неё «похлопотал» ещё и сам князь Потёмкин. А с таким «протеже» спорить никто не решался даже тогда, когда Санкт-Петербург остался где-то далеко за горизонтом, на севере, словно его никогда в жизни путешественников и не было.
Единственное, на что согласилась Вероника, – взять к себе в карету свою служанку. Но это её не обременяло, поскольку с Викой они были дружны всегда, и та нередко оказывала ей всяческие услуги и прежде, при жизни при дворе. Когда же она надоедала ей, то Вероника её просто не замечала, и не то, чтобы как-то нарочито, специально игнорируя, а естественно, так, будто бы та превращалась просто в часть обстановки.
Путешествие проходило гладко, но с началом ночёвок в хуторах в его ритме произошёл какой-то сбой. За вдруг Вероникой стали увиваться кавалеры, навязчиво заглядывая в комнату или шатёр, если случалось заночевать так, где она расположилась, или в окно кареты во время движения обоза. Такое внимание никак не входило в её планы. Он даже напрягало, поскольку эти бесстыдные морды, вторгавшиеся в её частный мир, мешали и иногда мешали здорово. Вероника ни с кем не собиралась сближаться, тем более, – сейчас, в дороге. Она ни с кем из фрейлин не общалась и прежде. Не влекло её к перемене своей привычки и сейчас.
Вика же всегда была общительна. Единственное что ей запретила говорить Вероника, как та помогает ей при случае в дороге. Она пообещала, что если узнает о том, что Вика сплетничает о ней с другими, то в ту же минуту выкинет её из кареты безо всякой жалости, как напакостившую дрянь. И та, видать, держала язык за зубами.
Зато благодаря общительности служанки, Вероника знала обо всём, что творится в обозе во время стоянок. Многие из фрейлин уже «легли» под драгун и, в общем-то, можно сказать, что «вышли» замуж. Но, поскольку отряд казаков был почти на порядок меньше, чем количество сопровождаемых им женщин, то Вероника надеялась, что до неё мужское внимание не дойдёт: мужчинам и без неё фрейлин хватало в избытке.
Однако что-то пошло не так. И вскоре Вероника заметила, что на неё «положил» глаз не один, а с полдюжины кавалеров, теснящихся вокруг её персоны и отталкивающих друг друга локтями. С одной стороны, это было, конечно же приятно и льстило её женскому самолюбию. Но с другой…. Веронике мужское внимание было не в диковинку и в Санкт-Петербурге, поэтому оно её не прельщало, а напротив, – мешало сосредоточиться в мыслях, которые и без того были на раскоряк от неизвестности, в которую её несло: как обустроиться в будущей жизни так, чтобы не попасть впросак?.. Вероника понимала, что того положения, которое ей удалось завоевать и укрепить при дворе, теперь уже нет и не будет, а «заступничество» Потёмкина развеется как дым, скорее всего, вместе с окончанием путешествия, как только обоз прекратит своё существование.
Вероника знала, что была лакомый кусочек, такой лакомый, что даже сама недоумевала, как это её отдали на откуп казакам. Её стать и красота, как ей казалось, должны были защитить её всегда от всех возможных неурядиц. Но, возможно, они-то как раз и отослали её от двора. Ведь решение принимала сама императрица. А она, как всякая женщина, даже на подсознательном уровне стремилась избавиться от конкуренток, в числе которых Вероника была, пожалуй, первой. Екатерина Великая никогда не говорила ей про это. Более того, она даже не позволяла высказываться как-то недружелюбно в её адрес, хотя – кто такая была Вероника, и кто была Екатерина – владычица бескрайней империи. Но то, что она решила отправить её в Сумы по письму местных казаков, которым не хватало жён, – говорило само за себя: при дворе Вероника больше была не нужна.
Поначалу она рассчитывала на «отеческое» заступничество князя Потёмкина, но тот вдруг юркнул в тину, и судьба Вероники была решена.