Но всё-таки недаром говорят: «Утро вечера мудренее!»
Очнувшись поутру как от беспамятства, Дима долго не мог понять, где это он, и как здесь оказался. И только, когда события вчерашнего вечера всплыли в его нудящей голове, понял, что произошло непоправимое.
Однако это уже случилось, и ничего исправить было нельзя.
Странно, но в голову вдруг пришла сама собой мысль об удивительном факте: вчера он был полон непреклонной решимости оказаться внутри квартиры Вероники, и эта решимость осуществилась.
Да, он вчера явственно увидел, как находится внутри её квартиры. Причём ему было совершенно не важно, будет ли в ней сама хозяйка. Главным было – спрятаться от настигающих его ментов. И это случилось, словно сбылось именно это его желание: самой Вероники в его жизни как не было, так и нет! Но зато теперь он был внутри её роскошных хором, там, куда прежде попасть не было никакой, даже маломальской, надежды!
Веронике он помочь, увы, не мог, но зато сам оказался там, где его никто и никогда не найдёт! И пока будет возможность, он будет скрываться здесь!..
На плите стоял сваренный вчера Вероникой кофе.
Гладышев подогрел его на роскошной газовой плите, потом уселся за высокий, будто барный, стол и долго наслаждался его ароматом и вкусом.
В голову пришла идея посмотреть, что есть в огромном холодильнике.
Мысль была паскудной, но теперь ему почему-то понравилась, и он позволил себе ей последовать.
Вероника оказалась запаслива! Ещё бы!.. Без сомнения она знала, что за ней охотятся, и скрывалась, а потому, когда ей удавалось выбраться за покупками, набивала холодильник продуктами так, чтобы можно было просидеть за стальной бронированной дверью ещё, – если не две, то хотя бы неделю, – до следующей вылазки. Здесь было полно всякой всячины. К тому же в тумбе рядом с плитой было множество всевозможных консервов и концентратов!
Поймав себя на мысли, что поступает совсем не мужественно, Дима всё же с удовлетворением прикинул, что запросто сможет отсидеться здесь недели две, а то и больше, и мысленно поблагодарил Веронику за заботу.
Самым странным было то, что, вспомнив о ней, Дима вдруг, к своему удивлению, откровенно махнул рукой на её дальнейшую участь. Помочь ей он ничем не мог. Денег добраться до Москвы у него не было! Да и пусть даже были бы! Что бы он смог сделать, попав туда?! Доступ к «маминому» телу, а значит и к «маминым» ушам был ему прекращён. Да и вряд ли она уже вспомнила бы его! Наверняка у неё уже был новый «хахаль», которому она лечила и мозги, и тело, обучая его, как обращаться с женщиной. И Дима, предстань он пред её очи, ничего, кроме раздражения в свой адрес не получил бы. Разве это могло помочь Веронике?!
К тому же, ему казалось что, как бы и чем бы ни провинилась перед Анфисой Вероника, всё там не затянется надолго, и вполне возможно, что он здесь дождётся даже её возвращения домой: да что такого смогла и успела совершить эта девчонка, чтобы держать её где бы то ни было дольше, чем две недели?!..
Правда, Дима припомнил слова о миллионе долларов, промелькнувшие в разговоре, но тут же отмёл это как несусветную чушь: сумма была какая-то абсолютно бредовая, а, значит, это была иносказательность или неправдоподобная шутка.
Миллион долларов! Да с какого перепугу и за что Вероника стала вдруг кому-то должна миллион долларов?! Даже при всех её запросах потратить такую сумму ей не под силу было бы и за всю жизнь, не то что за пару дней, которые, возможно, она ещё провела в Москве после их расставания.
«Кстати, о расставании! – вдруг вспомнил Дима события минувшего декабря. – Всё-таки она дала мне от ворот поворот, причём недвусмысленно дала понять, что я для неё ничего не значу, да никогда ничего и не значил! А потому…. Мавр умывает руки! Пусть сама беспокоится о своей судьбе!..»
Последняя мысль была особенно свинской и особенно приятной. Но на Диму вдруг с утра напала какая-то бесчувственность, словно его подменили, и он никогда и не любил Веронику, словно он никогда и не страдал по ней, словно он никогда и не ощущал, что жить без неё не может!.. Оказывается, может! И очень даже запросто!..
Гладышев вдруг ощутил, что, если любовь – это, в самом деле, опасное заболевание мозга, то каким-то чудесным образом, возможно, не вынеся психической нагрузки вчерашнего дня и сломавшись, он вылечился от этой болезни и теперь чувствует себя как никогда и как нельзя хорошо!..
Было просто превосходно, что он оказался внутри Вероникиной крепости: здесь его точно никто никогда не найдёт просто потому, что здесь его не будут искать!
Успокоив себя такими мыслями, правда, чувствуя себя при этом по отношению к Бегетовой изрядной свиньёй, влезшей в чужую жизнь и пользующейся её плодами, Дима, тем не менее, с удовольствием устроился на огромной Вероникиной двуспальной кровати, а позже, немного освоившись с новой обстановкой, включил и голографический видеопроектор, который был словно из другой жизни, потому что больше ни у кого такого аппарата, даже у «мамы», никогда не видел, а ближайший аналог, на что было похоже устройство, присутствовал только в фантастических фильмах сериала «Звёздные войны».
Последняя кассета, которая была вставлена в видеомагнитофон, оказалась порнофильмом, и Дима не мог понять, как получалось так, что, прячась в этой квартире от смертельной опасности, о которой наверняка знала, Вероника, тем не менее, не забывала предаваться чувственным и телесным утехам: прикроватная тумбочка была полна эротическими игрушками, которых он с избытком не только насмотрелся, но и «напробовался» у «мамы».
Открытия эти были странными и удивительными и приподнимали завесу устройства Вероникиной души гораздо больше, чем всё его предыдущее общение с ней. И это было чрезвычайно притягательно и интересно. Хотелось проникнуть в её тайны ещё глубже и открыть что-нибудь неожиданное и интересное, отчего бы захватило дух, найти в её шкафу нового скелета.
Никогда доселе он не проникал так глубоко во внутренний мир женщины. И это была женщина, которую любил, … а, может быть, и не любил уже даже. Это было подобно приоткрытию завесы захватывающей тайны или чтению чужих дневников, где его сочинительница оставляла не только записи обо всех своих переживаниях, но даже больше: осциллограммы нервных импульсов своего тела во время прикосновения к его эрогенным точкам и чувственным местам.
Ему казалось, что, расположившись в чужой бронированной раковине как у себя дома, и обнаружив тайники Вероникиных тайн, он сам теперь стал тем самым моллюском, который жил здесь прежде, сам влез в шкуру Вероники так, что будто соединился с каждой клеточкой её тела, и теперь вместо неё наслаждался её жизнью и её ощущениями так, как совсем недавно делала это она. Ему даже захотелось вдруг стать женщиной, потому что Дима понял, насколько женское тело чувствительнее к прикосновениям и ласкам, чем мужское. Конечно, ведь мужское априори создано ласкать, а не быть ласкаемым.
Валяясь непринуждённо в мягкой, роскошной постели Вероники, которая теперь была неизвестно где, Дима вдруг осознал, что американские горки головокружительных событий, происходящих в его жизни, вовсе не закончились! Ещё вчера он был по уши в дерьме, и по следам его, настигая и наступая на пятки, шли менты, а сегодня он – хозяин одной из лучших квартир города и наслаждается её роскошью и своей безопасностью!
Даже в суперсовременной, огромной и роскошной квартире «мамы» он не испытывал такого кайфа. Там он вовсе не чувствовал себя хозяином положения. А здесь, сейчас … было другое дело!
Иногда он ловил себя на мысли, что без Вероники в её квартире ему было гораздо комфортней и уютней, чем если бы она была рядом, и тогда казалось, что то, что произошло вчера с ней, вполне соответствовало его воле и его желанию.
Это пугало его, но как-то странно: он больше хотел бы испугаться, чем ловил себя на этом чувстве. Теперь его даже посещала какая-то мстительная мысль: «Она получила по заслугам!»
В самом деле, разве не было подлости в том её поступке, когда она выкинула его за борт своей жизни в чужом огромном городе, без средств к существованию, совершенно не заботясь о том, что будет с ним дальше.
«Пусть теперь попробует сама!» – думал Дима и чувствовал злорадство, вспоминая слова «мамы», что она отомстит его обидчице: тогда они звучали странно, но теперь как будто всё стало на свои места. Не было ясно лишь одно: откуда «мама» всё знала….
А у него в жизни теперь всё было замечательно! После вчерашнего пике в бездну вдруг начался новый крутой вираж вверх. И ясно было, что не воспользоваться этим взлётом было глупо, поскольку совершенно очевидно было и то, что следом, – по аналогии с предыдущим опытом, – будет яма очередного провала турбулентности, в зону которой вошла его жизнь. И этой яме будет всё равно: воспользовался ли Дима предоставленной ему возможностью насладиться взлётом или нет!
Поразмыслив так и эдак, Гладышев вдруг отпустил вожжи, которые до того непрестанно держал, усмиряя свою жизнь, и бесстыдно позволил себе предаться наслаждению новым взлётом своего существования, каким бы странным и загадочным он ни казался. Больше он не будет сопротивляться желаниям судьбы: пусть она несёт его туда, куда ей заблагорассудится! Сейчас его возносило в какое-то странное поднебесье, то ли потолком которого, то ли, напротив, его стартовой площадкой, была эта квартира, принадлежавшая Бегетовой Веронике, девочке, которую он когда-то любил.
Это было похоже на то, как если бы он одолжил без спроса у неё жизнь и позволил бы себе насладиться её событиями от её имени. Пока получалось неплохо….
Дима теперь даже не хотел уже вспоминать ни потерянное лицо Вероники, когда чеченцы выводили её из квартиры, ни то, как они запихивали её в умчавший в Москву «Мерседес», ни что бы то ни было ещё про неё. Вероятно, что после вчерашнего психического срыва у него, в самом деле, поехала крыша, и сегодня он проснулся совершенно другим человеком.
Так было до того только однажды, в Москве….
Последний вечер в компании «мамы» прошёл у Димы довольно странно, и теперь, лёжа в Вероникиной постели, Гладышев вспоминал его события.
Вопреки обыкновению своей короткой, но бурной связи, в тот вечер они мало предавались постельным утехам, хотя и лежали на огромной круглой кровати-таблетке.
В тот вечер они даже позволили себе больше обыкновения разговаривать, и он вдруг снова обнаружил, что «мама», насытившись плотскими утехами, имеет затем склонность всерьёз предаваться философии….
-Где та грань, что отделяет человека от скота?! – произнесла она после долгого молчания так, будто принялась размышлять вслух, водя при этом перед собой в воздухе руками или, порой, гладя его по голове, которая лежала чуть ниже её обнажённой груди, и Диме даже обманчиво показалось, что она занимается теперь самобичеванием, осознав свою порочность. – Порядочность. Вот она, та грань! … Но что есть порядочность?! Порядочность – это следование установленным в обществе нормам порядка, которые, в сущности, есть ограничители, определяющие рамки поведения человека, границы ему дозволенного. Знаешь, я много раз убеждалась, встречаясь с благородными личностями….
-А что?!.. Бывало даже такое?! – слегка съязвил Дима.
-Не перебивай! – предупредила его она. – Так вот, много раз я замечала, имея дело с возвышенными личностями, даже с детьми почти, – представляешь? – которые произошли от родителей благородной крови, как интуитивно они чувствуют эти границы, как трудно им выйти за них, их нарушить! И знаешь, в порядке эксперимента я всячески провоцировала их, едва заметив, что человек, с которым имею дело, – такая вот личность, на всякое нарушение границ морали. Результат был, скажу тебе, чрезвычайно интересный! Порой доходило до того, что пересечение этих границ вызывало у них не просто нравственные, но даже физические страдания!.. Жалко ли мне их было?! – «мама» отрицательно покачала головой. – Нисколько!.. Ведь если они так, до мозга костей, порядочны, пусть терпят, пока всё не вернётся в привычное для них русло, пусть проявят стойкость и волю сохранить свою приверженность привитым им нормам. А если нет…. Знаешь, что особенно приятно мне было с ними делать?!..
Видимо, рассказывая это, «мама» постепенно входила в какой-то азарт и даже испытывала некий экстаз.
Она привстала на локтях и с интересом заглянула в лицо Диме, пытаясь найти в нём ответ на свой вопрос. Но по нему было видно, как далёк он отгадки.
-…Мне нравилось превращать их в скотов! – «мама» внимательно смотрела в лицо любовнику, желая лицезреть выступившую на нём реакцию. Глаза её хищно сверкали. – Да-да, это было, пожалуй, наслаждением даже большим, чем вся моя изощрённая техника любви вместе взятая! Поскольку я выступала как сабля, вспарывающая нежное брюхо морали! А это дорогого стоит! Я от этого испытываю непередаваемое наслаждение! Конечно, иногда мне не удавалось это, но…. В большинстве случаев, и чем дальше, тем больше, мои соблазны срабатывали, и, расставаясь со мной, человек был уже не тем, кем он со мной встретился. Он чувствовал себя скотом, … во всяком случае, большим, чем был до того. И это мне нравилось! Это было хорошо!..
-Чего же хорошего?! – удивился Дима.
-Я постараюсь тебе объяснить! Вот даже взять тебя! Посмотри, каким ты ко мне пришёл, и каков ты сейчас! Разве ты не ощущаешь, что открыл в себе способность становиться до некоторой степени скотиной большей, чем мог позволить прежде, которой раньше не знал?!..
«Мама» смотрела на него вопросительно, но на самом деле её выражение лица не требовало от Гладышева никакого ответа, поскольку апеллировать к её мнению было бесполезно.
-Да, слов нет: ты приобрёл от меня много новых знаний, но вместе с тем, исполняя мои прихоти, разве не ощущал себя хоть на миг скотом, предающимся без стеснения чувственным удовольствиям, о которых прежде и помыслить не мог?!.. Совершенно ясно, что облекшись в скотство, человек становится нечто большим, чем скот, он становится монстром. Потому что к отсутствию порядочности, которая в такие моменты куда-то исчезает, падая как завеса под напором плотской страсти, надо добавить наличие интеллекта, постоянно присутствующего у человека, чего у скота нет! А это порождает адское существо, готовое на всё ради наслаждения, которое руководит своей похотью и направляет её на достижение возможно большего удовольствия. Но, знаешь, это уже и не человек! Потому что между скотом и человеком всё-таки есть разница: это попустительство. Скот не может себе ничего попустить, потому что для него вопросов принципа и морали нет вообще! А вот человек… Попустительство себе в удовольствиях есть первый признак оскотинивания. Человек, ставший скотом, но не потерявший рассудка, а просто научившийся «выключать» совесть, есть демон во плоти….
«Мама» говорила и говорила без умолку, словно давая наставления, но на самом деле изобличая себя, поскольку понимала, что за это ей ничего не будет….
Вспоминая тот вечер, Дима лежал теперь в чужой постели и думал: «То, что я сейчас делаю, можно ли отнести к скотству?! Ведь у меня сейчас даже не возникает вопроса: «А правильно ли я поступаю?!» Да, пройдя странную череду событий, в некоторых из которых чудом не погиб, и испытав вчера, в конце концов, чрезвычайное психическое потрясение, ты, Димон разрешил себе стать Демоном, как будто своей предыдущей жизнью выстрадал себе право так поступать: забыть Веронику и наслаждаться плодами её жизни, которые тебе никоим образом не принадлежат!» …
-В самом деле, – вспоминал Дима снова рассуждения «мамы» в тот вечер, – вот живёт человек, живёт…. И вдруг в один прекрасный, или не очень, момент что-то случается с ним, и он перестаёт жить так, как жил прежде. Что-то ломается в его устройстве, и он уже не похож сам на себя прежнего. Он был ангелом, а стал монстром!.. Разве мало человеческая история знает подобных примеров? Ведь падать так легко и приятно! Это не то, что день изо дня карабкаться в гору! Но ведь и из тех, кто карабкается в гору, не все доходят до вершины: многие срываются и катятся кубарем вниз. Что-то ломается в них, что-то происходит по пути наверх! Ярчайший тому пример – Иуда Искариот! Разве не был он возлюбленным учеником Сына Человеческого?! Разве не взбирался он вместе с другими апостолами за Христом следом в Царствие Небесное? И что произошло с ним? Что погубило его?.. Соблазн!.. Соблазн – он как сабля! Недаром так похожи эти слова!..
«Мама» вдруг замолчала и, повернувшись к нему, от слов перешла к делу, а когда завершила демонстрацию силы соблазна, добившись от любовника новой порции страстного и неожиданного соития, продолжила:
-…Скрыто иное от нас, и представления нет у нас о том, что истинно происходит в мироздании. И для равновесия сил иные из нас становятся не тем, кем даже хотели бы стать!..
Разве думал когда-то прежде тот же Иуда Искариот, что его главная миссия в жизни – предать Христа. А ведь без этого предательства нарушилось бы равновесие и мироустройство. Без этого предательства не было бы распятия, смерти и воскресения Христовых. Без этого предательства не сошёл бы Христос во ад и не освободил там праведников, которым заповедано было, что будут спасены!..
И … прослезись, вот откровение, на которое мало кто обращает внимание! Вот слова, записанные в Евангелие, в которых скрыто истинное милосердие Господне, – в руках у «мамы» вдруг оказалась невесть откуда небольшая, но толстая книжица, – милосердие к Иуде Искариоту, чьей миссией стало – быть постыдником, вечно оплёвываемым верующими во Христа…. Но ведь без Иуды не было бы и верующих, не было бы ни христиан, ни мусульман, – вот парадокс!.. Итак, слушай! Евангелие от Иоанна. Глава двадцать первая. Стих двадцатый: «…Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус и который на вечери, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя? Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его….»
«Мама» замолчала, сделав паузу, а потом добавила:
-Мало кто читал Новый завет целиком. Тем более, мало тех, кто, не потеряв бдительности и внимания, добирался до последних строк последнего Евангелие. И ещё меньше тех, смог осознанно и вдумчиво прочесть эти строки. И вот лишь для таких проникновенных открывается истинная любовь Божья ко всем….
У Бога нет врагов, потому что не могут быть те, кого любишь, твоими врагами. Вот в чём сила Божья и его слава!..
-Ты кто?! – вдруг испуганно и удивлённо поинтересовался тогда Дима.
Но «мама», не обращая внимания на его слова, продолжила:
-На самом деле, нами правят силы, куда более могущественные, чем мы сами, чем наше элементарное хотение. К тому же и хотение наше – человеческое, и имеет двоякую природу. Есть хотение доброе, но оно даётся только через усилие над собой, и есть хотение злое, оно проявляется где угодно и проявляется через соблазн и потворство. Но человеку ничто не чуждо. Однако, чтобы оставаться человеком, надо иметь меру хотения доброго против соблазна и потворства. И мера эта дана в Евангелие, она равна одной части к одиннадцати, по числу Апостолов.
Нам должно ругать Иуду Искариота и поклоняться Христу Господу, потому что Христос наш бог, а не Иуда. С Иудой бог разберётся сам, не наше это дело, не человеческое. Но для тех, кто особо проницателен и внимателен к тексту писания, и даны эти строки, свидетельствующие о судьбе Иуды и всеблагой милости Господней!
Религиозная мораль, и в частности, мораль христианская, построена таким образом, чтобы приумножать род человеческий, направлять семя на удобренную и готовую к его приёму землю и защищать плоды от истребления.
Можно входить к девочкам, которые не достигли половой зрелости: их половые органы вынесут это, но будет ли человечеству от этого толк?!.. Некоторые извращенцы сношаются даже с младенцами, не понимаю, в чём там кайф. Можно шпилить мужиков в задницу. Но всё это не приносит плода любви. Там нет готовой к приёму семени пахоты, и не будет такому идиоту отрады, потому что когда ты смотришь на дитя своё, то нет отрады большей, чем эта. Никакое удовольствие от секса самого изощрённого с ней не сравниться. На самом деле животное начало человека с помощью морали подчиняется нравственному служению….
-Разве ты ангел?! – удивился тогда Дима, слушая её философские измышления.
-Нет, я не ангел, я «мама»! – многозначительно произнесла женщина.
