Наконец-то она была дома. Зашла в просторный коридор своей огромной квартиры, закрыв за собой стальную бронированную дверь на лестничную клетку.
-Боже, как хорошо-то! – Вероника бросила из рук всё на пол, скинула туфли и принялась бегать по комнатам и прыгать от счастья, разбрасывая, словно цветы, салютами вверх, под потолок, доллары и те миллионы карбованцев, на которые в кафе сменяли сотню баксов. – Боже, как хорошо!..
Только теперь она поняла, как соскучилась по своей огромной роскошной квартире в самом центре города, и её обуяло неправдоподобное ощущение счастья. Не надо ей было никакой Москвы! Да и никакого другого, пусть даже самого лучшего в мире мегаполиса…. Для неё её город был милее всех остальных на свете! И это была правда! Здесь она родилась, здесь она выросла, здесь она была счастлива!..
Оказавшись в своей квартире, Вероника теперь просто взрывалась от вырывавшегося из заточения на волю счастья. Казалось, всё прошло!
«Мой город – самый любимый на свете! Я люблю тебя! – кричала она во весь голос, и эхо отзывалось по всем комнатам её огромной квартиры. – Я люблю тебя!»
Её радости и восторгу, вдруг вырвавшимся наружу из долгого плена отрешённости и тоски, не было предела.
Только теперь Вероника почувствовала, что вернулась наконец домой, в свой город, в свою квартиру. Только теперь появилось ощущение защищённости.
Она прыгала, хлопала в ладоши так, что они все раскраснелись и были похожи на два пульсирующих от прилива крови толстых блина, выбегала на большой балкон, смотрела на людей, прогуливающихся праздно и безмятежно по площади перед драмтеатром, вокруг огромного квадратного бассейна фонтана, что-то даже кричала им, словно пьяная, снова забегала в квартиру и носилась по ней опять, как скаковая лошадь, производя при этом какие-то дикие, визжащие и ликующие звуки, вся исходя буйной энергией бесконечной радости и безбрежного восторга.
Да нет, она не была будто пьяная!
Вероника забежала на кухню, открыла огромный холодильник, извлекла из него бутылку шампанского, открыла, откупорив корковую пробку.
Брют брызнул шипучей пеной на кафельный пол кухни. Вероника едва не поскользнулась в его пенистой луже, захохотав, как ребёнок. Она отхлебнула из горлышка холодного, жгучего шампанского, а остальное вылила на себя сверху, устроив душ за двадцать баксов.
Ей показалось этого мало! Она достала ещё бутылку! Растрясла её в руке так, что, – едва отвернула, слегка освободив проволочную рамку, удерживавшую корковую пробку, – та с диким хлопком полетела вверх, в потолок, ударилась об него и отскочила куда-то в огромный, просторный коридор квартиры как мячик для пинг-понга. Пенная струя, словно из пламегасителя пожарной машины, толстым стволом выстрелила кверху и рассыпалась, не достав до потолка, зонтообразным куполом пенного фонтана из огромных, шипящих, разлетающихся на мелкие брызги капель, окатив Веронику с ног до головы.
Как она ждала этого момента!
Она даже не подозревала, как ждала этого момента! Оказывается, всё время, всё то долгое, нескончаемое время, она только и жила ожиданием того, когда, наконец, войдёт в свою квартиру, когда останется одна. А все неприятности и страхи, погони и опасности, угрозы и вторжения в её жемчужно-опаловое тело, все те подонки, которые поганили её чистую искрящуюся, как бриллиантовое колье, жизнь, будут вовне, за стальной дверью её квартиры. И никто из них не посмеет сюда проникнуть.
Она порой и не верила, что этот момент когда-нибудь настанет! Иногда ей казалось, что её странствия мимо дома не закончатся никогда.
Теперь же она ощущала себя, как рак-отшельник, нашедший, наконец, свою потерянную, старую, но прочную и надёжную раковину. И, как и прежде, ей уже ничего не было страшно. Она чувствовала здесь себя как в крепости. Это и была её роскошная и уютная крепость, которая отныне будет беречь свою молодую и красивую хозяйку от всех превратностей и угроз жизни.
«Мой дом – моя крепость! – Вероника чувствовала восторг, радость и умиротворение прекрасного, счастливого конца страшного пути. – Никто не переступит порог моего дома! Никто!»
Она снова забежала на кухню.
Буйство радости ещё не улеглось. Она открыла новую бутылку. Налила в конус шампанки, стоявший на высоком и узком, словно барная стойка, столике, выдвинутом из кухонной стенки, ещё брюта. Хотела присесть на высокий барный вращающийся кожаный стул-табурет, но не удержалась, поскользнулась на огромной, янтарной, шипучей луже шампанского, разлитой по нежно-розовому, персиковому полу, и упала в неё.
Даваясь от смеха, потешаясь над своей неуклюжестью, беспричинно счастливая, Вероника принялась кататься по кухне, а потом, поднялась, сбросила с себя всю одежку, оставшись голой, и топтала её, глядя, как та намокает, пропитывается дорогим шампанским.
Ей захотелось как-то отблагодарить судьбу за те чувства, которые она сейчас испытывала, за то неизмеримое ничем счастье, в которое она вдруг окунулась. И тогда Вероника схватила из ванной огромный таз для белья и стала нагребать разбросанные в коридоре карбованцы, затем выбежала на балкон и принялась с какими-то радостными воплями разбрасывать их вокруг, на улицу, что-то пьяно крича людям, находившимся внизу, на площади.
Сначала на неё никто не обращал внимания. Однако когда полетели с балкона, словно густая, плотная стая воробьёв, порхнувших в разные стороны, вращающиеся пропеллерами бумажки, народ стал присматриваться, что там происходит.
Вскоре всё пространство вокруг балкона, на котором что-то кричала голая девчонка, было заполнено листопадом из бумажек, вылетевших словно конфетти из лопнувшей хлопушки, крутящихся и танцующих друг с другом в медленном падении. Было похоже, что это летят фантики и обёртки от конфет. Но когда карбованцы широким веером стали падать на площадь, на крышу магазина, застревать в сучковатых ветвях деревьев, улетать прочь, уносимые порывами ветра, в народе произошло заметное оживление.
Не каждый день, тем более, сейчас, когда всё вокруг рушилось и валилось, можно было увидеть, как какой-нибудь сумасшедший радует толпу, разбрасывая из тазика с балкона купюры, сыплющиеся с неба, как манна небесная….
Вскоре это происшествие привлекло огромную толпу, вдруг возникшую неизвестно откуда перед домом. Люди давились, с азартом прыгали один выше другого, стараясь поймать падающие сверху, вращающиеся пропеллерами, порхающие в воздухе, как беззаботные мотыльки, купюры, толкались, подбирая деньги, упавшие на брусчатку площади. Другие, дивясь, смотрели вверх, на голую девчонку с тазом в руках на балконе, что-то пьяно орущую и одаривающую народ щедрым дождём карбованцев.
В баре Веронике дали за доллары лишь мелкие купюры, – те, что были в кассе, – целый мешок! И теперь она беззаботно и весело сеяла их по ветру, стремясь, чтобы они заполнили собой всё пространство вокруг балкона.
Народ вошёл в раж. Внизу происходило какое-то столпотворение. Люди просто сходили с ума. Оттуда орали: «Ещё! Ещё!» – там бегали за улетающими по ветру прочь банкнотами, отталкивали друг друга от упавших на землю денег и просто откровенно дрались. Кто был проворен, мог бы набрать себе здесь денег с месячную зарплату….
Но вот карбованцы в тазике кончились. Последние купюры, опоздало кружась и вращаясь, подлетели к толпе и исчезли в выныривающих из неё одна выше другой руках. Денежный листопад закончился так же неожиданно, как и начался.
Толпа народа стояла внизу и ждала продолжения, задрав головы вверх, словно голодные дети, ожидающие корки хлеба с барского стола.
-Я вас всех люблю! – заорала Вероника, подпрыгивая, тряся голыми грудями и махая тазом.
В ответ с улицы ей что-то закричали, снизу до неё доносились какие-то свисты, вопли одобрения, призыва и удивления и даже скабрезные шутки, и это придавало её восторгу и буйству радости ещё больше энергии. Со всех сторон людского моря внизу слышалось: «Ещё!.. Давай ещё!.. Ещё!»
Но Вероника поостыла, в прямом смысле, почувствовав, что на улице весьма прохладно.
Вернувшись с холодного балкона в тёплую квартиру, она, наконец, ощутила, что радость успокаивается. Буйство угасало. Теперь она чувствовала, что порядком набралась.
Уже поостыв, растеряв свой пыл, прошла она в коридор, где в длинном шкаф-купе прихожей было встроено огромное, до потолка, зеркало, и стала рассматривать в него своё нагое тело.
Оно было прекрасно! Наверное, не было никого на свете, кому бы её тело нравилось больше, чем ей самой. Оно всегда поражало, привораживало, восхищало и даже возбуждало её, как будто она смотрела на него глазами мужчины.
Но теперь к этому восторгу примешивалась какая-то горечь.
Вероника присела на высокий табурет, поставив его напротив зеркала, развела ноги и стала рассматривать своё лоно, разводя руками припухшие, словно воспалённые, большие срамные губы.
Она внимательно осмотрела свой клитор с маленькой пимпочкой мочеиспускательного отверстия, малые губы, устье влагалища, развела его пальцами, заглянув, – насколько возможно было, – внутрь. Она старалась рассмотреть там какую-то особенную нечистоту, грязь насилия, такую же, какую она ощущала сейчас в душе.
Однако и без того результаты осмотра удручали. Её лоно выглядело больным, было нездорового, густо-красного цвета. Вероника прекрасно знала его истинные цвета: бледно-опаловый и нежно-розовый. Оно было глянцевым прежде, словно внутренняя поверхность морской раковины, выстланное таким же, как раковина, перламутровым эпителием, гармонично переходящим в ткани всего остального тела. Но теперь всё здесь было красным, бурым, воспалённым.
«Да, подружка! Досталось тебе! – посочувствовала сама себе Вероника. – Надеюсь, больше этого не повториться! А ведь этот урод мог меня ещё и «веником» наградить!»
Мысль о том, что её ненаглядная подружка могла теперь стать пристанищем какой-нибудь мерзкой венерической заразы, и тогда ей придётся с другими неудачницами посещать кожно-венерологический диспансер, сдавать анализы, проходить унизительные осмотры, принимать лекарства и уколы, чувствовать себя то ли подопытным кроликом, на котором решили провести опыты, то ли мерзкой шлюшкой, на которую сами врачи бросают косые взгляды, привела её в полное смятение….
Веронику сильно тревожило и состояние ануса, который прежде был зоной табу для секса.
Она легла на кожаную поверхность круглой табуретки животом вниз, попой к зеркалу и, завернув голову, стала внимательно изучать свой задний проход, широко разводя пальцами в стороны ягодицы.
Никогда прежде в её анус ничего не входило! Когда этот армян нагло пихал в него свои пальцы, а потом свой толстый член, Веронике казалось, что он порвал ей всё то место, где тонкая, собравшаяся в гармошку бледно-розовая слизистая, окружённая большим пегим кругом эрогенной зоны, переходила плавно и незаметно в кожу промежности.
Только теперь, оказавшись дома, Вероника могла, наконец, внимательно заняться изучением последствий трёхдневной сексуальной экзекуции.
Осмотр её удручил. Она почувствовала, как её всю начало крупно трясти от нервного перевозбуждения. Тело дрожало от возмущения произошедшим над ним надругательством. Из неё выходила энергия душевной боли.
Вероника, вся трясясь будто от озноба, направилась в ванну. Она вдруг почувствовала себя как свинья грязной, и ей захотелось отмыться. Поэтому, набрав в огромную ванну воды, она вылила туда целый пузырёк какого-то дорогущего американского средства, которое ей как-то раз продала подружка, состоящая в какой-то сетевой компании-секте. Этого пузырька, по заверениям продавщицы, должно было хватить на несколько сотен приёмов ванны, но Вероника вылила его сейчас весь целиком.
Из чаши ванны огромным облаком, распространяя благоухание, полезла розоватая пена. Она прибывала с такой интенсивностью, что через минуту самой ванны под её горой не было видно.
Вероника, наконец, почувствовала, что теперь сможет отмыть с себя грязь последних дней, успокоить свои воспалённые органы, которые прежде не знали подобного обращения и были заботливо оберегаемы хозяйкой, как самое большое её сокровище, смыть с них нечистоту насилия и нежеланного вторжения.
Она снова прошла на кухню, двигаясь семенящим шагом, стараясь не упасть на мокром, скользком полу, взяла с барного столика фужер-шампанку с колыхающимся янтарным напитком, извлекла из холодильника ещё одну бутылку, прихватила пару плиток горького шоколада и со всем этим направилась в ванную комнату.
Здесь пена уже высилась, как айсберг, скрыв под собой саму огромную, круглую раковину чаши ванной.
Вероника вошла в эту розоватую шипящую, расступающуюся перед ней гору из пены и, держа высоко в руках бутылку, шоколад и шампанку, опустилась вниз, в набравшуюся до краёв водой огромную ракушку, которой не было видно из-за пены.
Благоухание дорогого средства, приятная горячая вода, уют родной ванной комнаты окружили её. Она раздвинула пену и поставила фужер и бутылку на плоскую выемку полочки в акриловой стенке ванны над водой, положила рядом шоколад.
Едва она убрала руку, как пена, продолжающая, не переставая, лезть из воды, скрыла это от взгляда, как и всё остальное вокруг. Ей показалось, что она достигла уже потолка, заполнила без остатка всю белоснежную комнату ванной и теперь, наверное, через щель под дверью просачивается в коридор.
«Да! – согласилась Вероника. – Надо было послушать подругу!»
Впрочем, это был сущий пустяк!
Она была дома! Как долго, как мучительно долго она мечтала забраться в горячую ванну у себя дома! Никакие московские номера люкс с их казённой роскошью не могли заменить тепла и уюта этой домашней родной ванны….
«А-а-ах!» – Вероника, словно с горки, съехала с уступа, на котором сидела, в глубокую часть чаши, занимавшую большую её часть, окунувшись с головой в горячую, пузырящуюся розовой пеной, шипящую, приятную воду.
Некоторое время она была под водой, задержав дыхание и заткнув нос. Было слышно, как вода с шумом льётся из крана, как шипят вокруг пузырьки американского средства, продолжая генерировать пену, как плещутся, бьют по поверхности воды её ножки.
«Какое блаженство!» – она не могла даже впитать в себя, удержать в своём сознании все те ощущения комфорта, прелести, чистоты, счастья, умиротворения и блаженства от уюта обстановки, в которой она сейчас пребывала.
Это было ни с чем несравнимо! Она словно заново родилась, и теперь купалась в этом светлом и радостном ощущении гармонии тела, души и духа.
Вынырнув на поверхность, она вздохнула и тихо, чтобы не спугнуть блаженство, но сильно, чтобы снова почувствовать, что это ей не сниться, произнесла: «Боже мой!.. Как хорошо!.. Как хорошо!..»
Это было всё, что теперь требовалось ей для счастья. Она находилась в том состоянии эйфории, которое можно было бы назвать, пользуясь английским, «happy end», и теперь решила, что приложит все усилия для того, чтобы обеспечить себе такую жизнь в дальнейшем навсегда.
Она купалась и плавала по ванной, ныряла, садилась на акриловую выемку-скамейку корпуса чаши, пила шампанское, ела горький чёрный шоколад и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.
Ей не хотелось больше ни о чём думать: ни о Гарике, ни о Саиде, ни о Гвозде. Все её проблемы куда-то отлетели. Она прогнала их прочь, оставшись наедине со своей квартирой, с горячей и уютной ванной, с бокалом шампанского в руках и плиткой шоколада на акриловой выемке-полочке.
Если бы ей сейчас предложили провести так остаток жизни, то она, скорее всего, согласилась бы, не раздумывая….
Пена, уносимая потоком воды в верхнее сливное отверстие ванны, начала постепенно спадать, хотя в ванне по-прежнему происходила её генерация. Вероника взяла мочалку, закрыла наконец воду в кране и стала обтирать себя, с особой тщательностью прикладывая усилия к промежности между анусом и влагалищем, старательно оттирая от невидимой, но ощущаемой её душой нечистоты клитор, срамные губы, поросший кучерявыми пшеничного цвета волосками лобок. Она снова и снова принималась намыливать все те места, за которые хватались руки Гарика, куда входил его член, при каждом нечаянном воспоминании испытывая новый приступ омерзения, на этот раз к самой себе. Ей казалось, что, сколько бы она ни мыла свои интимные складки, они всё равно останутся грязными.
Вместе с остатками пены стало улетучиваться и ощущение комфорта и уюта. Чтобы как-то восполнить потерю, Вероника прошла через ванную к раковине, взяла на полочке пульт висевшего над дверью телевизора и вернулась обратно, нырнув в горячий источник блаженства.
По телевизору теперь вещание шло только на украинском языке, и Веронику, хотя она и ощущала себя украинкой, от этого почему-то покоробило: «У-у-у, теперь везде у нас будэ ридна мова!»
Восторг её совершенно прошёл, пены в ванне больше не было, шампанка была пуста, брют выпит, шоколад съеден. И хотя настроение Вероники всё ещё оставалось хорошим, она уже воспринимала всё произошедшее не более чем внезапный мощный выплеск эмоций, связанный с испытанным ею стрессом.
Даже то, что она выбросила на ветер несколько миллионов карбованцев на потеху толпе, воспринималось теперь, как несусветная глупость, – на эти деньги можно было бы безбедно прожить целый год. Да и брют, вылитый на пол, стоил не одну сотню долларов.
«Вероника! Тебя душит жаба! Остановись!» – сказала она себе.
В самом деле, что теперь было толку грустить о том, что сделано?..
Мысли Вероники незаметно вернулись к Гарику.
Он, без сомнения, потерял её! Вероника даже представила себе, как он сейчас беспомощно мечется по гостинице, по номеру, словно зверь в клетке, в которой ему стало тесно и неуютно, ощутив, наверное, впервые дискомфорт одиночества в чужом городе, и от души рассмеялась.
С этими мыслями она и заснула прямо здесь, в тёплой воде огромной ванны, вдруг почувствовав жуткую усталость, навалившуюся на неё, как камень, пришедшую на смену буйству чувств восторга и веселья….
Ей приснилось, что она на море. В безоблачном небе, в зените, высоко висит и ярко светит щедрое солнце, одаривая весь мир своим теплом. Море, бирюзовое, волшебное, пленяющее взор море, каким она всегда его знала, ласково плещется вокруг своими пенящимися на гальке пляжа волнами. Она лежит на мелководье, на рыжем песке вперемешку с белой галькой, опершись на неё локтями, и смотрит, как бычки поклёвывают её ноги, как ползёт между небольших камней крошечный рак-отшельник с белой завитушкой-раковиной на спине, которого то и дело переворачивает набегающая на берег лёгкая прозрачная волна. Но отшельник вновь переворачивается на лапки и ползёт дальше.
Вдруг она видит, как одна из волн, гонимых к берегу лёгким бризом, становится слишком большой и страшной, не такой как остальные её сёстры, мелкие и едва различимые, а высокой и даже цвета другого: тёмно-синего, угрожающего. Она удивляется происходящему, но понимает, что эта волна накроет её с головой. Вероника пытается подняться и убежать, но не может этого сделать. Тогда она набирает полные лёгкие воздуха и старается уцепиться за находящийся рядом в воде скользкий валун. Волна накатывается, Вероника оказывается под водой, начинает захлёбываться….
Она открыла глаза, увидев, что в самом деле теперь под водой, пускает, захлёбываясь, пузыри. Через несколько мгновений Вероника понимает, что тонет в собственной акриловой ванне, уснув от усталости во время купания, и выныривает, хватая ртом воздух….
Телевизор шипит белым рябым экраном, по которому бегают тысячи серых точек, – передачи закончились. Вода в ванне остыла и стала прохладной.
Вероника вылезла и, укутавшись в огромное махровое полотенце, пошла в спальню.
Электронные часы в коридоре над входом на кухню показывали уже половину четвёртого утра.
Вероника нырнула в огромную двуспальную кровать, устланную ещё перед отъездом в Москву красной простынёй, укрылась пуховым одеялом в таком же красном атласном пододеяльнике. Её голова утонула в огромной пуховой подушке в красной атласной наволочке, словно убаюкивая и напевая едва различимую колыбельную.
Вероника снова ощутила блаженство, но не успела на нём сосредоточиться, как тут же погрузилась в предутренний глубокий сон. На её лице засветилась лёгкая улыбка. Ей снилось что-то хорошее….
Проснулась она часов в десять.
Вокруг было тихо и хорошо.
Вероника потянулась в постели как кошка, вынырнула из неё, открыла форточку. Оттуда понеслись знакомые звуки обыденной городской жизни: шумели машины на далёкой улице, с площади доносились голоса прохожих, лаяла собака, где-то визжали, играя, дети.
«Жизнь возвращается в привычное русло! Всё будет теперь хорошо!» – настроила она себя на лучшее.
Вдруг Вероника вспомнила, что номер Гарика оплачен только до двенадцати часов сегодняшнего дня.
Конечно, ей можно было бы и не беспокоиться, послать этого армяна на все четыре стороны и забыть про него навсегда, как про страшный сон. Но теперь Вероника не собиралась отпускать его в Москву!
И у неё в душе осталась ещё одна заноза, от которой она так и не смогла избавиться, – месть.
Кто-то должен был ответить за то, что за ней гонялись по Москве чеченцы, три дня насиловали, хотя она и совершенно ни при чём: её просто разводили на деньги!
Книгу в бумажном виде можно приобрести здесь (оригинальное изложение) (Россия)
… или здесь (Канада) – издана в хронологическом изложении
В электронном виде книгу можно приобрести здесь (оригинальное изложение)
[content_block id=11928 slug=menedzhery-workle]
